Дочерний подвиг

Дочерний подвиг

Я думаю, что Бог создал мир для того,

чтобы кто-нибудь его любил. Так я создала Алю.

Марина Цветаева

 

Сивилла! Зачем моему

Ребёнку такая судьбина?

Ведь русская доля – ему…

И век ей – Россия, рябина…

Марина Цветаева

 

Ариадна Сергеевна Эфрон – писательница, переводчица прозы и поэзии, художница, поэт (замечательные стихи, написанные в детстве, при жизни не печатались, стихи, написанные позже, были изданы в 2013 году вместе с графическими работами), одна из лучших представительниц эпистолярного жанра в России, автор уникальных воспоминаний о Марине Цветаевой. Благодаря подвижническому труду своей дочери Цветаева «вернулась» в Россию – Ариадна сыграла главную роль в появлении первых публикаций произведений матери на Родине после долгого забвения. Жизнь Али- Ариадны Эфрон есть настоящий подвиг – дочерний подвиг самоотверженной любви. Спасение – всегда подвиг.

 

* * *

«Прошлое свершается не тогда, когда оно «произошло» (прошло), а когда его осмыслишь», – читаю «дневниковые записи» 1969 года Ариадны Эфрон, и понимаю, что путь постижения тайны, загадки и чуда – феномена творчества Марины Цветаевой – требует от читателя огромной работы души, глубинного осмысления, «вчувствования» в слово, дыхание – «чару» и судьбу великой поэтессы. Этот путь начался для меня в юности и продолжается и сейчас. Полюбив «безмерную» (океан для уст и души) Цветаеву, не могла не обратиться к её ближайшему окружению, к её семье, и особенно к судьбе её удивительной дочери, «абсолютного слушателя», которую полюбила не менее, чем саму Марину. Ариадна оказалась мне даже более СОПРИРОДНА, чем Марина. Но я всегда помнила слова дочери, сказанные о матери: «Никогда в жизни я никого так не любила, как маму».

«К ней и за ней я постоянно тянулась, подобно подсолнечнику, её присутствие постоянно ощущала внутри себя, подобно голосу совести: столь велика была излучавшаяся ею требовательная, подчиняющая сила. Сила любви». (А. Эфрон)

Двадцатилетняя Марина Цветаева в 1912 году (девочка родилась 18 сентября 1912 года) назвала дочь Ариадной – «назвала от романтизма и высокомерия… Ариадна. – Ведь это ответственно! Именно поэтому». Ариадна по-гречески означает «путеводная нить». По цветаевской неслучайности мне удалось «путеводной» нитью Ариадны пройти путями-дорогами её жизни… Я побывала на протяжении последних двадцати пяти лет в Москве и Тарусе, где похоронена Ариадна Сергеевна (она ушла из жизни в 1975 году), во Франции и Чехии, даже в одном местечке под Прагой, где Аля училась в гимназии – Моравской Тшебове.

Прошла я, кажется, почти весь путь дочери Цветаевой, подышала воздухом тех мест, где жила семья Цветаевых-Эфрон: и в доме на Борисоглебском, 6, где маленькая Аля вела дневник, сочиняла стихи и сама была адресатом цветаевских стихов; проехала по Енисею до Туруханска за 125 километров от красноярского села Курейка, где в июле 1949 года на енисейский берег высадили очередную партию «политических» арестантов по 58 статье УК РСФСР, среди которых была и дочь Марины Цветаевой, отправленная на «вечное поселение». В поисках истоков творчества Цветаевой я приезжала в Коктебель, где произошла встреча Марины Цветаевой с Сергеем Эфроном, где и зародилась их любовь. «Единственное чудо моей жизни – встреча с Серёжей, и второе – Аля», – писала Марина Цветаева. Там, в Коктебеле оформилась у меня идея – написать книгу об их первенце – Але, и там, на берегу моря, родилось название: «Земное странствие звезды Ариадны»! Я была безмерно рада, что успела её издать к 18 сентября 2012 года – к столетию со дня рождения «старой дочери бессмертной матери», как однажды назвала себя Ариадна Сергеевна – светлый человек большого сердца и трудной трагической судьбы…

А вот слова Ариадны, сказанные о матери, эти слова высвечивают самую суть моей мысли о жертвенном служении дочери – матери: «Чем дольше живу, тем больше растворяюсь в позднем осознании ЧУДА, бок о бок с которым жила, непрерывно ударяясь об острые его углы, не понимая, что то были ГРАНИ, а не углы, грани МАГИЧЕСКОГО КРИСТАЛЛА». (Письма А. Эфрон к П. Антокольскому от 30 августа 1967; в книге: Эфрон А. С. История жизни, история души: в 3 т. Т.2: Письма 1955–1975. – М. Возвращение, 2008, с. 307–308.)

Вспоминаются слова Пушкина, столь любимого Цветаевой, который «…неясно различал сквозь магический кристалл» замысел своего романа «Евгений Онегин».

Такова была ДОЧЕРНЯЯ мерка, очень высокое понимание гения матери, данное Ариадне как бы изначально, когда ещё неясно, по-детски чувствовала она масштаб личности матери. И Марина Цветаева воспитывала в ребёнке сверхчувствительность к поэтическому слову, чтению, нравственные понятия, по которым жила сама – бескомпромиссность, требовательная любовь, духовный максимализм.

Перечитывая дневниковые записи первых лет жизни Ариадны (на протяжении многих лет я работала с архивами Цветаевой и её семьи в РГАЛИ, в Москве), видишь, как мать «вкачала, как насосом» в дочь всю МАГИЮ поэзии, музыки; «способность преодолевать трудное», ревнивую любовь (со слова «ревность» начинаются записи Цветаевой о дочери). Наиболее полно в архивах представлены записи феодосийского периода 1913–1914 года вплоть до начала Первой мировой войны. Именно там, в благословенной Феодосии, родились первые стихи к дочери, которой было год с небольшим.

Аля была необыкновенной девочкой изначально – всей своей природой она была благодатной почвой для материнского творчества. «Необычный ребёнок в обычном мире» – так впоследствии определит поэтическую сверхзадачу матери Ариадна, когда будет перечитывать записи о себе.

 

Аля! Маленькая тень

На огромном горизонте!

Тщетно говорю: «Не троньте!».

 

Ещё как «тронули» – тюрьма, сталинские лагеря, вечное поселение, женское горькое одиночество, гибель самых близких – всё это предстоит пережить «серебряному», «горностаевому» ребёнку. «Ты будешь царицей бала и всех мировых поэм», – пророчила Цветаева своей дочери. Пророчества не сбылись:

 

Рябину рубили русскую,

Рябина, судьбина горькая.

 

Эти строчки, посвящённые Мариной дочери, более точно отразят её тяжёлую судьбу…

А в младенческой памяти Али навсегда останется чудо рождественских праздников, игрушки, сладкие пряники, привязанные за ниточки к новогодней ёлочке. Спустя много лет, в ссылке, далёком Туруханске, работая художником-оформителем в Доме культуры, она будет дарить эту радость людям, делая хлопушки из бумаги, рисуя яркие плакаты, оживляя прекрасный утраченный мир детства.

Потом, вернувшись из ссылок, Ариадна Сергеевна сделает первые попытки записать воспоминания о своём раннем детстве и о матери: «Блестящие руки, блестящие глаза, звонкий, тоже блестящий голос – вот мама самых ранних моих лет… Тонкая в талии, удивительно юная и зеленоглазая женщина с вьющимися светло-русыми волосами, одетая в шумное широкое шёлковое платье. Мама!». Феодосия, прекрасная земля младенчества Ариадны, запах мяты, клевера, полыни, терпкий солёный ветер, холмы, на закате голубые, – всё останется в душе крошечными крупицами золота, ничего не исчезнет для восприимчивой, впечатлительной девочки, в которую мать уже в самом раннем детстве, «вдыхая непонятное», по её убеждению, формировала поэта и художника.

А. И. Цветаева пишет о том, что эти «феодосийские годы» были самыми счастливыми в жизни Марины Цветаевой. Да, она была очень счастлива своей маленькой дочкой и любимым мужем, на которого она была так похожа! Удивительно большие глаза, тонкие руки: Марина сразу увидела, что дочь унаследовала отцовские глаза: необычно-большие, светло-голубые. «Венецианские глаза», по выражению Цветаевой:

 

Ангел, ничего – всё! – знающий,

Плоть, былинкою довольная,

Ты отца напоминаешь мне –

Тоже ангела и воина.

 

1913 год. Девочке – год с небольшим Это был последний мирный год. Встречали новый, 1914-й, вместе: Марина, Ася (сестра Марины) с детьми, Серёжа с Максом (Волошин М. А.) в его мастерской. А в начале июля 1914 года Сергей Эфрон с Мариной и Алей покинут любимую Феодосию, подарившую им прекрасные сны. Разгорался пожар Первой мировой войны. Ариадна Сергеевна в своих воспоминаниях пишет, что «короткий промежуток между встречей Марины и Сергея и началом Первой мировой войны был единственным в их жизни периодом «бестревожного счастья».

Наступали страшные годы «народных бурь и мятежей», по выражению Волошина, кровавой революции, Гражданской войны, голода, разброда. Человек долга и чести, Эфрон не мог оставаться «над схваткой». Разделяя монархические убеждения, вместе с Белой армией он проделает весь её славный-бесславный путь, окажется в Чехии, куда за ним в 1922 году, пережив ужас голода, смерти (у Цветаевой от голода в приюте умирает младшая дочь Ирина в 1919 году), последуют Марина с подросшей Алей. Аля стала настоящей поддержкой матери в эти годы, её «наперсницей». Взрослела девочка в эти годы «не по дням, а по часам», становилась мудрой её душа – душа Психеи. В четыре года она учится писать. Марина Ивановна занимается с ней, говорит, как со взрослой. Цветаева впоследствии хотела издать Алины записи: «…такой книги ещё нет в мире. Это её письма ко мне, описание быта (улицы, рынка, детского сада, очередей, деревни), сны, отзывы о книгах, о людях – точная и полная жизнь души шестилетнего ребёнка». А стихи уже восьмилетней Али Цветаева поместит в свой сборник «Психея» (1923 г.) Шесть лет – это был какой-то пик необыкновенной восприимчивости Али до её семи лет. Работая в архиве РГАЛИ над фондом Цветаевой в течение многих лет, я перечитывала детские трогательные записи девочки-вундеркинда, пыталась расшифровать непонятное, вчитывалась в стихотворные строчки и понимала: в них живёт чудная, огромная душа. Вспоминается Волошин: «Ребёнок – непризнанный гений средь буднично-серых людей». Сейчас эти записи изданы почти все.

По записям Цветаевой видно, как она восхищается дочерью: «Аля – это моя скрытая (выявленная) гениальность. Сама я так никогда бы не решилась выявить себя в своей жизни». Через годы мытарств пронесёт Цветаева дочерние детские дневники, сохранит рисунки, письма.

Одной из глав к своей книге под названием «Кунцевский приют» (речь идёт о страшном 1919 годе, когда умерла от голода Ирина, сестра Али) я предпослала фразу из письма к Але перед отъездом в приют: «Ты спишь рядом, ты – маленькая. А потом пройдёт время, и ты станешь во весь рост…». Здесь я не буду говорить об этой страшной трагедии, надо только сказать, что Ариадна Сергеевна никогда не забывала о своей сестре и она знала, что мать спасала её, потому что она тяжело заболела и уже умирала. Впоследствии она напишет: «В ту зиму умерла моя младшая сестра Ирина – та, что пила молоко, крутолобая, в буйных светлых локонах, сероглазая девочка, всё распевающая: «Маена, Маена (Марина моя), – и как-то естественным показалось, что пересохла и молочная струйка, питающая её» (из главы «Деревня», где идёт речь о молочнице Дуне, периодически бравшей Алю к себе в деревню). Марина Ивановна долго скрывала от дочери смерть Ирины. После смерти дочери долго Цветаева не могла писать. Шёл март 1920 года: «Ирина! Если есть небо, ты на небе, пойми и прости меня!».

17 марта 1920 года Цветаева получает письмо, что Сергей жив: «Спасибо, Бог! Спасибо, март!». А в 1921 году 2 февраля пишет ему: «Если Вы живы – я спасена. Если Вы живы – это такое страшное чудо… Чтобы Вы не слышали горестной вести из равнодушных уст: в прошлом году на Сретение умерла Ирина. Болели обе. Алю я спасла. Ирину нет. Серёженька, если Вы живы, мы встретимся, у нас будет сын. …Вы и Аля – вот всё, что у меня осталось. Господи, как нужна родственная природа – Але. Вы бы поняли её лучше, точнее меня. Ради неё надо, чтобы Вы были живы»

И вот наступает день отъезда. В «Страницах воспоминаний» Ариадна подробно описывает сборы, пасмурный весенний день 1922 года – последний день в России. Память Али сохранит сундучок с рукописями, что ехал вместе с ними на чужбину, любимые книги, бабушкину музыкальную шкатулку, венчальную икону – «дедушкино благословение», «юность моих родителей и вся предгрозовая беспечность прошедших лет».

Отсылаю читателя этого повествования к моей книге «Земное странствие звезды Ариадны» – главам, в которых автор говорит о последующих годах эмиграции, – сначала (очень коротко) Берлин, потом – Чехия, и самое длительное время – Франция. Из главы о Чехии «Что видел дуб столетний» становится ясным название моей книги. «Красавица, и со звезды», – так ответила Аля на вопрос, откуда она, когда приехала в гимназию в местечке Моравска Тшебова под Прагой. Именно в этой маленькой доброй Чехии она становилась подростком, девушкой, взрослела, становилась очень красивой… Она всё так же пишет дневники, стихи, замечательно рисует. С матерью она пока так же нерасторжима, как в России.

1 февраля 1925 года в снежную бурю у Марины Цветаевой родился «мечтанный» сын, которого назвали в честь Св. Георгия, покровителя Москвы. С самого первого дня Аля-Ариадна – незаменимая помощница Марины. Она ведёт записи о брате, как когда-то Марина о ней самой. Эти записи она продолжит в Париже. В октябре 1925 года – Муру (домашнее имя Георгия Эфрона) девять месяцев, Але тринадцать лет – Марина покидает Чехию. Сергей Яковлевич остаётся пока в Праге. Але нужно учиться дальше.

Все свои писания (у Али, несомненно, дар слова, оттачиваемый матерью) она сопровождает замечательными по пластике и чувству линии рисунками, Если любовь к литературе была у неё от матери, то склонность к рисованию – от отца. Аля начинает учиться в художественной школе при Лувре в течение шести лет (1927–1933), а один год посещала (осень 28 – лето 1929) студию В. Шухаева, занималась рисунком и с известной художницей Натальей Гончаровой, она находила у неё несомненный талант. Училась книжной графике в училище прикладного искусства при Лувре. Специализация – по иллюстрации книги. Сохранились иллюстрации к материнской поэме «Крысолов», «Вой­не и миру» Толстого и другим произведениям. В рисунках Али звучат разными голосами парижские улицы, лёгкой линией она схватывает мгновенно настроение, чувство. Цветаева пишет А. Тесковой в Чехию: «Аля бесконечно даровита – сплошной поток. Не материнское самомнение, а мнение знающих».

Замечателен портрет матери, выполненный акварелью – Цветаева за работой, в характерной для неё позе: упершись лбом в ладонь.

1932 год. «Семь лет французской жизни, – пишет Цветаева. – Выросла и отошла от меня Аля». Аля просто… выросла, и у неё был свой путь, своё предназначение. А Марине Цветаевой нужна была та Аля, которая любила её безусловно, в которую она столько вложила. «Или я – моя жизнь, то есть моё, творчество или она – ещё не проявившая себя, ещё в будущем. А я уже есмь, и стихами жертвовать не могу». (Колбасина-Чернова. Марина Цветаева. В кн.: Цветаева в воспоминаниях современников. Годы эмиграции, М., 2002, с. 74.) Здесь исток расхождения Али с матерью, впоследствии драматические отношения обернутся даже настоящим разрывом.

Одно время Аля даже уходила из дома (Сергей Эфрон нашёл ей квартиру), но по настоянию матери вернулась. У Али, отмечает отец, принимавший сторону дочери, – «полное отсутствие воли», или то, что Цветаева назвала «лёгкостью отказа». Аля была великодушна и благородна, ей от природы была дана великая жертвенность, всепрощение, терпение.

А материальное состояние семьи бедственное: жить нечем…

В июле 1933 года Аля окончила школу и начала зарабатывать на жизнь: то вязала шапочки, то набивала игрушечных зверей, то работала помощником дантиста. Делала рисунки для журналов. Часто её доходы были единственными для семьи.

Цветаева видела, что дочь изменилась внутренне, и эти изменения были ей неприятны. Желание Али общаться с друзьями для неё «желание бессмысленного веселья… мне с ней скучно. И на меня она совершенно не похожа. Я никогда не была бессмысленной, всегда страдала от компании, вообще всегда была – собой». Марина Ивановна, наблюдая взросление дочери, выражалась жёстко: «пустеет и простеет». По цветаевской мерке почти что приговор.

Марина, конечно же, несправедлива к дочери. Пустые разговоры, анекдоты – это не об Але. Пустоты в ней не было, и мать она любила, как никого. Это она докажет всей своей жизнью. Марина как-то напишет: «Я люблю небо и ангелов. Но ангелов нет на земле!». Нет, есть, и он был рядом с ней – её Аля. Она об этом порой забывала, бывала резка с дочерью, несправедлива, излишне требовательна.

Да, Цветаева с её творческим эгоцентризмом («Пока не научитесь всё устранять, через все препятствия шагать напролом, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание – большой работы не дадите») была неправа. Естественно, Алина душа тянулась к отцу: мягкому, деликатному. А он был увлечён своими делами: изданием еженедельника «Вёрсты». Дочь разделяет его интересы, проникается идеями евразийства. В 1935 году был основан «Союз возвращения на Родину», выпускающий свой журнал «Франция – СССР» на русском языке. Аля пишет статьи для журнала. Она не подозревала, что эмигранты, работавшие, как им казалось, против идеи большевизма, которую они не принимали, на самом деле работали на НКВД. И это относилось и к С. Эфрону, который хотел любой ценой искупить свои «ошибки» перед Родиной. Он стал секретным сотрудником НКВД, агентом Иностранного отдела ОГПУ–НКВД в Париже, таким образом подписав приговор себе и своей семье. Сохранились записи разговора Али с отцом. Читая их, понимаешь, как мучало его осознание того, что погубил своих близких. И Аля утешает отца, поддерживает его до конца. А убийство спецагента Игнатия Рейса не без участия Эфрона 4 сентября 1937 года (Рейс выступал в западной печати с разоблачением репрессий в Советском Союзе) повлекло за собой роковые для Эфрона последствия. Эфрона тогда срочно переправят в Союз и поселят на бывшей даче НКВД. Но это будет позже…

Аля вернётся на Родину первой – в марте 1937, когда отец ещё оставался во Франции. В сентябре ей исполнилось 25, и она всё чаще оборачивалась на Родину внешне (под влиянием отца вопреки матери) и внутренне (в гармонии с собственной жаждой независимости). «Дура, куда ты едешь? Тебя сгноят в Сибири», – говорил Але И. Бунин. Да и не он один предупреждал её об опасности. Но она и слышать не хотела. Далёкую Россию помнила с детства, стремилась туда. «Существо с большими данными» переживало процесс «очеловечивания», который окончательно произойдёт ТАМ» – так она говорила о своём ощущении перед отъездом. На прощание Марина перекрестит Алю, как бы отпуская её… Они увидятся в совсем другой обстановке…

А через два месяца парижским друзьям полетят восторженные письма. О том, что фильмы «Цирк» и «Семеро смелых» – это сама жизнь, что во всей Москве нет ни одного человека, который не знал бы Пушкина, что в театры ходят целые заводы и школы: «За всё своё пребывание здесь я не встретила ни одного человека, который бы не работал или не учился бы» (из письма А. Эфрон Н. Соллогуб, дочери писателя Б. Зайцева, от 7 апреля 1937 г.).

Аля не может надышаться московским воздухом, искренне радуется любой мелочи. Работает в Жургазе – Государственном журнально-газетном объединении переводчиком, корреспондентом журнала «Ревю де Моску». Она встречает свою первую (и, как выйдет, единственную любовь на всю жизнь) Самуила (Мулю) Гуревича. Журнал, где они работают, конечно, просоветский (печатный орган «Союза друзей Советской Родины» – бывшего Союза возвращения на Родину).

В 1955 году после восьми лет лагерей и шести ссылок, потери всех близких она повторит: «…счастлива я была – за всю свою жизнь – только в тот период – с 37 по 39 год в Москве и только в Москве». (Письмо А. Эфрон к Л. Бать от 25 февраля 1955 года.) Муж, которого Бог даёт только однажды – говорила она о своём Мульке. Самуил, безумно увлечённый Алей, конечно, не мог сказать ей, что он – секретный агент НКВД, приставлен наблюдать за Эфронами. (И. Кудрова. Путь комет. Разоблачённая морока. Т. 3, изд-во Крига. СПб, 2007.).

Конечно, она встретилась с отцом, которого поселили на бывшей даче НКВД в Болшево. Он болен: истощение, сердечно-вегетативный невроз, постоянные приступы. Чрезмерные нагрузки не лучшим образом сказались на его здоровье. Аля едет в Кисловодск, куда Сергея Яковлевича по путёвке НКВД отправляют на лечение.

А Цветаева тревожится за дочь: «…круга людей, среди которых она живёт, я не вижу». Марина страшно одинока. А ей так нужна поддержка! Она собирается вернуться вслед за мужем и дочерью, готовится к отъезду, разбирает рукописи, и понимает, что не ехать не может: «это уже судьба…».

Самуил Гуревич встречал Марину Ивановну с Муром на вокзале в июне 1939 года. Он ей понравится, хотя в глубине души она почувствует что-то неладное, но потом это ощущение забудется. А Мур привяжется к Муле, будет ему доверять: «Этот человек – друг Али, исключительный человек. Он и нам с матерью помогает, и без него не знаю, что бы мы делали в наши сумрачные моменты».

27 августа 1939 года Ариадна Эфрон вечером приехала на дачу и осталась ночевать.

«Ранним утром увозила меня эмгэбэшная машина из Болшево. В то утро в последний раз видела я маму, папу, брата. Многое, почти всё в жизни, оказалось в то утро в последний раз» (строки из воспоминаний Ариадны Эфрон).

Аля была нужна органам НКВД как орудие против её отца: его арестуют 10 октября 1939 в хмурый осенний день после последнего совместно проведённого дня рождения – Марине исполнилось 47, Сергею – 46… Его расстреляют 16 октября 1941 года. На исходе лета 1941 года у Али не станет матери, о смерти которой она узнает только в 1942 году. А летом 1944 года погибнет на фронте Георгий Эфрон. О расстреле Самуила Гуревича она узнает по газетной заметке в 1953-м. Она окажется в Туруханске на «вечном поселении». Какие же страшные годы она переживёт до этого! Лубянка, где спустя месяц после пыток, издевательств из Али удалось выбить показания против себя, отца… «Я не могла поверить, что это была я и что я смогла вынести всё это», – напишет она позже, вспоминая свой горестный путь. В документах следствия фраза, которой и добивались начиная с первого допроса: я признаю себя виновной в том, что с декабря месяца 1936 года являюсь агентом французской разведки, от которой имела задание вести в СССР шпионскую работу». Совершенно измученная (приводили с допросов окровавленную, в полубессознательном состоянии, били жестоко, не давали спать), подписывала всё, что от неё требовали. В документах следствия вся подноготная суть, конечно, скрыта. Но по всему видно, что на первых порах Ариадна держалась стойко – первые допросы в течение семи дней не принесли результата. Тогда-то и применили более сильные меры. Об этом в главе «Муха в паутине» подробно пишет Виталий Шенталинский в книге «Донос на Сократа» М, 2001 г.)

Ариадна Эфрон была осуждена по статье 59-6 Особым Совещанием на восемь лет исправительно-трудовых лагерей как «изменник Родины». В Коми СССР, в Мордовских лагерях (Княжпогост, станция Ракпас, Потьма) она проведёт эти годы, куда ещё какое-то время Марина будет посылать посылки – в феврале – мае 1941 года, писать сдержанные, немногословные письма, как скажет Аля, «такие живые, домашние, такие терпеливые». А в то время. когда ещё идёт следствие, Марине с сыном после ареста мужа в течение 24 часов нужно было покинуть Болшево. Начались скитания по углам в Москве, передачи в тюрьму, стояние в очередях, и письма, письма… Аля начала писать их в Княжпогосте, они были той нитью, которая помогала выдерживать непосильный груз жизни. В письмах к С. Гуревичу подписывается трогательно – Аленка. Так называл её он, «единственная любовь моей жизни», как скажет она. «Спасибо тебе, родненький за маму, за Мура, мама в своих открытках очень нежно пишет о тебе… Ты обещаешь написать про свою общественную работу – шефство над школой. Напиши, Мулька. Я ужасно сержусь, что у меня нет детей, и, наверно, уже не будет, и некого мне будет посылать в школу, над которой ты шефствуешь». Аля верит и надеется, что всё это кончится когда-то – ото всего останется только ценное, только настоящее, и «…пожалуй, можно будет писать хорошую книгу».

А весной 1942 года она узнает о смерти матери. «Я никогда не думала, что мама может умереть. Всё поправимо, кроме смерти… Если бы я была вместе с мамой, я несла бы часть её креста, и он не раздавил бы её. Но всё, что касается её литературного наследия, я сделаю. И смогу сделать только я» (23июля 1942 года).

И это «делание» во имя матери будет подвигом её жизни – во имя поистине героической её любви: «ни отца, ни брата, ни мужа я так не любила, и детей у меня не было и не будет. А она меня всегда любила!».

Невозможно без боли смотреть в её прекрасные страдальческие глаза с лагерной фотографии середины 1940 годов. Искупительница за чужие грехи. Мученица, самая настоящая христианка. Из письма к Асееву от 26 мая 1948 года: «…вы знаете, у меня все близкие умерли, и ни одной могилы! Ни могилы отца, ни матери, ни брата. Точно живыми на небо взяты. Где твоё, смерть, жало?».

 

Не стыдись, страна Россия!

Ангелы всегда босые,

Сапоги сам чёрт унёс,

Нынче страшен, кто не бос.

А. Эфрон

 

Особую страницу жизни Ариадны Сергеевны являет собой туруханская ссылка. Не представляется возможным здесь подробно говорить на эту тему. Отсылаю читателя к туруханским письмам и стихам. Наверное, лучше всего скажут сами за себя стихи, написанные в этот период. Вот отрывок из стихо­творения «Ночная молитва»:

 

В глиняный лоб мне вставь золотые глаза,

Чуткие уши из розовых раковин сделай,

Только души мне не надо. Возьми мою душу себе.

Будет твоя, сам поживи с ней, попробуй!

 

* * *

И железные проходят зимы,

И чудесные проходят вёсны

Над моею жизнью нелюбимой,

Над чужой землёй орденоносной…

 

* * *

Нам останется ночь полярная,

Изба чёрная, жизнь угарная,

Как клеймо на плече, позорная,

Поселенская, поднадзорная.

 

В Туруханск Аля приехала в июле 1949 года. Срок ссылки закончится в 1955 году после смерти вождя: «Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 19.02.1955 и от 18 мая 1949 года в отношении Эфрон А. С. дело за отсутствием состава преступления прекращено». За этими краткими суровыми фразами – огромный кусок жизни. Выброшенной, вычеркнутой, страшной…

Аля вернулась в Москву. И вместе с ней вернётся в город своего рождения и Марина Цветаева. Начинается её вторая жизнь – семимильными шагами в бессмертие…

 

Иль земная чужда печаль?

Но в какой же тогда тоске

Возвращаешься по ночам

К растоптавшей тебя Москве?

Стихи А. Эфрон: «Я искала тебя всю ночь…».

 

Дочь, хранительница архива, «абсолютный читатель», бережно собирает стихи Цветаевой, прозу, пишет воспоминания. Очень подробно, точно и на огромном историческом материале об этом скажет Светлана Салтанова в книге «Марина Цветаева. Возвращение. Судьба творческого наследия поэта на фоне советской эпохи; 1941–1961 годы», М., 2017 г. Отсылаю читателя к этой замечательной книге, посвящённой истории возвращения творческого наследия Цветаевой, истории, рассмотренной в широком историческом контексте. И стержнем книги является, конечно, судьба Ариадны Эфрон.

Ариадна Сергеевна будет торопиться обработать рукописи, прокомментировать то, что читателю может быть непонятно; будет стремиться донести «трудную» суть творчества матери: трагическое, невыразимое, неисчерпаемое. Череда книг, которые будут издаваться начиная с 1961 года – великая заслуга Ариадны Эфрон. Сорок лет отделило выход в свет сборника «Вёрсты» (последнего изданного при жизни Цветаевой) от «Избранного», появившегося на наших книжных прилавках в 1961 году.

Первое, что сделает Ариадна Сергеевна после того, как найден наконец архив Цветаевой, начнёт над ним работу, передаст И. Эренбургу письма – «кусочек той жизни и той дружбы, бывшее в движении и теперь окаменевшее» и задаст себе ли, ему ли вопрос: «Почему всё прошлое, сбывшееся всё равно беззащитно перед будущим?». Всей своей оставшейся жизнью она ответит на этот вопрос, сохранив Цветаеву для будущего. Знакомится с Н. Тарасенковым, известным собирателем поэзии, в 1940 году помогавшим Марине в подготовке её сборника в Гослитиздате. Теперь он, несмотря на то, что смертельно болен, участвует в издании первого посмертного сборника Цветаевой. Ариадна Сергеевна считает, что именно Эренбург, старый друг её матери, должен писать предисловие к книге, он «единственный, кто может сделать это чистыми руками».

31 августа 1956 года исполнится 15 лет со дня смерти Цветаевой, а посмертный сборник будет очень медленно проходить все инстанции по «гослитовским дорожкам». И вот приближается 1961 год – двадцатилетие со дня смерти Марины. Ариадна Сергеевна пишет письмо известному литературоведу В. Н. Орлову, просит его написать предисловие к книге, которая готовится к изданию в «Библиотеке поэта» и благодарит его «не сколько за Цветаеву, сколько за маму. Всю жизнь всеми обижаемую. Непрактичную, гордую. Одинокую в одарённости, в мужестве, в благородстве».

Незаменимым помощником станет Ариадне Сергеевне Анна Саакянц, помощником и другом. Анна Саакянц была тогда редактором Гос. издательства художественной литературы, и она станет соавтором, поддержкой Але. Вместе с ней она поедет в путешествие по Енисею, на остров Диксон, в Заполярье! А после её смерти напишет первую книгу – биографию Цветаевой, будет работать над 7-томным собранием сочинений (вместе с Л. Мнухиным), оставит воспоминания об Ариадне, вошедшие в книгу «Спасибо Вам!».

Книга «Избранное» после столь долгих мытарств вышла и положила начало череде публикаций. Создана комиссия по литературному наследию Цветаевой – не без участия Ариадны Сергеевны. В 1962 году её принимают в Союз писателей СССР. В августе 1962 года она получит ордер на квартиру, «первый в моей жизни ордер не на арест». Но настоящим её домом станет дом в Тарусе – своеобразное возвращение к истокам творчества М. Цветаевой, в её детство… она приглашает в Тарусу друзей – Орлова, Казакевича, Саакянц – собирать грибы-ягоды в августе, дышать чистым сосновым воздухом.

Вот и осень минула, и зима. И новая весна – 1965 года. Уходят из жизни самые близкие люди. 17 августа 1966 года скончалась В. И. Цветаева, которая и приютила Алю в Тарусе. А здоровье самой Ариадны Сергеевны серьёзно пошатнулось. Но именно в 1965 она отправится вместе с Адой Федерольф и А. Саакянц в путешествие на Север. Тоже своеобразный подвиг! Письма, рисунки (это совершенно особая тема, требующая серьёзного исследования дара Ариадны Эфрон), дневниковые записи – всё останется как память!

Конец 60-х – начало 70-х годов ознаменовано трудами праведными: движется работа над архивом, делаются описи по содержанию цветаевских тетрадей. В это же время Ариадна Сергеевна много переводит, главным образом из французской поэзии: Бодлера, Верлена, Готье, других авторов. У неё безусловный талант переводчика, безукоризненное чувство стиля. Эта тема также требует своего исследователя, как и потрясающие рисунки Ариадны Сергеевны. У меня хранится маленькая книжка с рисунками Ариадны, закрытыми папиросной бумагой «Стихи и устные рассказы». Так, как любила Марина Цветаева – в старинном стиле. Я читаю и перечитываю её… Бог подарил мне и радость общения с людьми, близко общавшимися с Ариадной в эти годы. Руфь Вальбе, приёмная дочь Елизаветы Яковлевны Эфрон. Елена Баурджановна Коркина, в то время студентка 2 курса Литинститута, с которой, как пишет Ариадна, работалось «спокойно, гармонично»: вместе с ней готовилась передача Архива Цветаевой в ЦГАЛИ.

Вячеслав Михайлович Головко. Уникальна его книга «Через Летейски воды» 2007 года. Мы познакомимся на «цветаевском костре» в Пятигорске в 2019 году. Он – зав. кафедрой Ставропольского университета. А тогда, ко времени знакомства с Ариадной, после окончания Елабужского пединститута был аспирантом МГПИ. С 1968 по 1971 жил в Елабуге, посвящая свою жизнь исследованию творчества Цветаевой. В своих воспоминаниях он говорит: «Удивляло то, что о Цветаевой Ариадна говорила не как дочь о матери, а как вдумчивый исследователь, глубоко проникающий в сокровенное, в «слово и смыслы» цветаевской поэзии. В тайный смысл трагедии живого человеческого существования…».

Пронзительно грустно перечитывать письма Ариадны Сергеевны 1975 года. Обращаю читателя, который, думаю, полюбил Ариадну Сергеевну так же, как и я, прочитать и перечитать эти письма.

Конечно, Аля чувствовала, что она уходит: сердце болело от малейшего движения. Источник болей – вконец изношенное сердце. Но она упорно продолжает работать над материнскими тетрадями… Последнее письмо Аля напишет 21 июля, выписавшись из тарусской больницы, куда увезли её с тяжелейшим сердечным приступом. В конце письма приписка: «У нас сегодня первый дождь за много времени. Была настоящая засуха. Говорят, вышла «Звезда» с кусочками воспоминаний о родителях…».

 

* * *

Случилось это в девять часов утра 26 июля 1975 года. Измученное сердце Али-Ариадны не выдержало. Ариадна Сергеевна умерла от третьего инфаркта на 63 году жизни.

Таруса. Зной не спадал даже утром. Надвигалась гроза. А вечером, около пяти, в последних новостях «Би-би-си» голос диктора:

«Сегодня в девять часов утра в провинциальном городе Таруса скончалась дочь Марины Цветаевой Ариадна Сергеевна Эфрон».

Имя диктор произнес чётко, и голос его дрогнул…

Весь день собиралась гроза, глухо урчал гром, словно чудовищный Минотавр в лабиринте, центром которого была маленькая Таруса, где остановилось сердце человека, жившего во имя огромной, вечной Любви, совершившего подвиг воскрешения своей Матери-Поэта.